Умберто Эко "Поиски совершенного языка в европейской культуре" (в рамках международной серии "Становление Европы", издательство «Александрия», 2007 г.)
В своей работе Умберто Эко прослеживает историю поиска языков, представлявшихся европейским мыслителям идеальными, начиная со Средневековья: от мифического языка Адама до знаменитого эсперанто.
...я решил рассматривать только проекты языков как таковых. Иными словами, я, с горечью и облегчением, принимал во внимание лишь следующие темы:
I. Новое открытие исторических языков, считающихся первоначальными или обладающих мистическим совершенством, таких как еврейский, египетский, китайский.
II. Реконструкция языков, постулированных как первоначальные; материнских языков, более или менее призрачных, включая и лабораторную модель индоевропейского языка.
III. Искусственно сконструированные языки, употребление которых может преследовать три цели: 1) совершенствование функций или структуры, как в априорных философских языках XVII и XVIII веков, которые были призваны в совершенстве выражать идеи и попутно открывать новые связи между различными сторонами реальности; 2) совершенствование в плане универсальности, как в апостериорных интернациональных
языках XIX века; 3) совершенствование в практическом плане, иногда мнимое, как в полиграфиях.
IV. Языки более или менее магические, — либо заново открытые, либо придуманные, — претендующие на совершенство либо в силу способности выразить мистические истины, либо будучи тайными языками посвященных.
Зато я собираюсь лишь едва коснуться:
а) онирических языков, не придуманных специально, как, например, языки умалишенных, языки, выражающие состояние транса, языки мистических откровений, в частности «Незнаемый язык» Святой Хильдегарды из Бингена; случаев глоссолалии и ксеноглоссии;
б) романных и поэтических языков, то есть языков вымышленных, придуманных в сатирических целях (от Рабле и
фуаньи до оруэлловского «новояза»), или языков, употребимых в поэзии, как «заумь» Хлебникова, или языков, на которых говорят фантастические народы Толкиена. В большинстве случаев это всего лишь фрагменты: они предполагают наличие цельного языка, однако ни его лексика, ни синтаксис не излагаются в их совокупности;
в) стихийно возникших языков, то есть языков, рождающихся спонтанно при встрече двух разноязычных цивилизаций. Типичный пример — пиджины, появившиеся в колониальных регионах. Эти языки, хоть и наднациональные, не являются всемирными: они неполны и несовершенны, их лексика и синтаксис элементарны; они и призваны обслуживать некие элементарные роды деятельности, такие как обмен товарами, и не обладают достаточными богатством и гибкостью, чтобы отразить явления более высокого порядка;
г) языков-посредников, то есть либо естественных языков, либо жаргонов с более или менее ограниченной сферой применения, которые служат заменой естественным языкам в многоязычных регионах; в этом смысле языками-посредниками являются суахили, распространенный на обширных пространствах Восточной Африки, английский язык в -современную эпоху и французский в более отдаленные времена; хотя надо помнить, что еще при Конвенте аббат Грегуар утверждал, будто пятнадцать из двадцати шести миллионов французов говорят на языках, отличающихся от парижского;
д) формальных языков с ограниченной сферой употребления, таких как языки химии, алгебры или логики (они будут рассматриваться только в тех случаях, если происходят от проектов категории III.1);
е) огромной и увлекательнейшей категории так называемых «безумцев от языка». Правда, трудно бывает отличить настоящего «безумца», охваченного священным исступлением, от маньяка, страдающего недержанием речи; и в то же время многие из моих персонажей выказывают ту или иную степень безумия. Однако и здесь возможен метод исключения — не рассматривать «глоттоманьяков», появившихся с запозданием. Тем не менее время от времени я поддавался искушению и проявлял свое пристрастие к лунатической семиологии, когда запоздание, пожалуй, имело место, зато безумие било ключом и оставило след в истории или свидетельствовало о долгожительстве какой-то мечты.
Нет у меня и притязаний на то, чтобы детально исследовать поиски универсальной грамматики, которые постоянно пересекаются с поисками совершенного языка: к ним приходится то и дело возвращаться, но они представляют собой отдельную главу в истории лингвистики. И разумеется, данная книга не касается (или касается только в тех случаях, когда это связано с проблемой совершенного языка) многовековой, даже тысячелетней дискуссии о происхождении языка. Многие дискуссии о происхождении языка, серьезные и страстные, абсолютно исключают требование вернуться к первоначальному языку, который признается в чем-то несовершенным.
Если, наконец, мне нужно было бы решить, под какой рубрикой занести эту книгу в библиотечный каталог (а для Лейбница подобный вопрос имел прямую связь с проблемой совершенного языка), я подумал бы не о лингвистике или семиотике (хотя на этих страницах используется семиотический инструментарий и от усердного читателя требуется некоторый интерес к семиотике), но об истории идей. Этим объясняется мое решение не замахиваться на строгую семиотическую типологию разных видов априорных и апостериорных языков, от которых происходят семьи, различающиеся лексикой и синтаксисом (такую типологию выстраивают ученые,
занимающиеся так называемой «общей интерлингвистикой»). Подобная задача потребовала бы детального изучения всех проектов. Я же в своей книге хочу только проследить — в обобщенном виде и на отдельных примерах — историю одной утопии на протяжении почти двух тысяч лет.