Опыты перевода с испанского

[Wladimir]

Теперь, когда с моим переводом мы в основном разобрались - учиться, учиться, и ещё раз учиться элементарной грамоте, - предлагаю вашему вниманию перевод признанного профессионала. Поскольку перевод был опубликован в виде книги, то есть проверен корректором, то с запятыми и прочими штуками здесь должно быть всё в порядке.

Артуро-Перес Реверте
Испанская ярость (фрагмент)
Перевод А. Богдановского
Часть 1

И примерно в те же дни капитана Алатристе вызвали в шатер дона Педро. Дело было к вечеру, солнце уже клонилось к западу, заливая розовым кромку плотин, за которыми виднелись силуэты ветряных мельниц и тянулись на северо-восток рощи. Для такого случая Алатристе привел себя по возможности в порядок: прикрыл нагрудником из буйволовой кожи драную сорочку, с особым тщанием вычистил оружие, насалил портупею и прочую ременную сбрую. Он ступил под откинутый полог шатра: в одной руке – потрепанная шляпа, другая придерживает шпагу – и стал навытяжку, не произнося ни слова и ожидая, когда дон Педро де ла Амба, беседовавший со своими офицерами, среди которых был и капитан Брагадо, соблаговолит обратить на него внимание.
– Ага, вот он самый и есть, – сказал полковник.
Алатристе не выказал при столь странном приеме ни тревоги, ни любопытства, хотя его приметливый взгляд не оставил без внимания успокаивающую улыбку Брагадо, посланную ему из-за плеча дона Педро. В палатке было еще четверо офицеров, и всех он знал, по крайней мере, в лицо: дон Эрнан Торральба, командовавший одной из рот; начальник штаба Идьякес и еще двое молодых людей – гусманов, как именовали в ту пору юных аристократов или родовитых дворян, жалованья не получавших и служивших ради славы или – что чаще случалось – чтобы завоевать репутацию перед возвращением в Испанию, где благодаря дружеским или семейным связям ожидало их теплое и покойное место. На столе, рядом с книгами и картами, стояло несколько бутылок: присутствующие пили вино – причем из хрустальных бокалов. Со дня взятия Аудкерка Алатристе не держал в руках такой посуды. «Пастухам – ужин, да и не всухомятку, а овечке – вертел», – кстати вспомнилось ему любимое присловье.
– Хотите глоточек?
Петлеплёт, скривив губы, что долженствовало означать любезную улыбку, изящным движением указал на бутылки и бокалы.
– Только что доставили из Малаги. Выдержанный «Педро Хименес».
Алатристе сглотнул, постаравшись, чтобы это осталось незамеченным. В полдень он, как и весь взвод, ел хлеб, сдабривая его маслом, надавленным не то из репы, не то еще из каких корнеплодов, и запивая грязноватой водицей, – обычное окопное угощение. Каждый сверчок знай свой шесток, вздохнул он про себя. Вышестоящие тебя сторонятся, ну и ты к ним не тянись.
– Если позволите, господин полковник, как-нибудь в другой раз.
Он постарался, не теряя почтительности, произнести эти слова так, чтобы ясна была причина отказа.
И дон Педро изогнул бровь и через мгновение повернулся к Алатристе спиной, сделав вид, будто углубился в изучение расстеленных на столе карт. Гусманы, не скрывая любопытства, разглядывали дерзкого солдата сверху донизу. А улыбка на устах Кармело Брагадо, который вместе с капитаном Торральбой был здесь фигурой второстепенной, обозначилась яснее, однако исчезла, как только заговорил Рамиро Идьякес – старый служака с седеющими усами и совсем уже белой, коротко остриженной головой. Шрам, аккуратно деливший кончик его носа пополам, был памятью о том, как на исходе прошлого века, в царствование славного нашего государя Филиппа Второго взяли приступом и разграбили Кале.
– Прислали вызов. – Привычный к командам голос его и вне строя звучал грубовато и отрывисто. – Завтра утром. Пять на пять. У ворот Больдуке.
В те времена подобное было в ходу. Не довольствуясь обычными и общими для всех приливами и отливами военного противостояния, удальцы из обоих станов устраивали этакие вот единоборства, памятуя, однако, что по их личной отваге и задору судить будут если не обо всей стране, то уж о полку – точно.
Еще блаженной памяти император Карл для умиротворения Европы приглашал сразиться один на один своего врага Франциска Первого, но тот после долгих экивоков и уверток вызов не принял. История, тем не менее, выписала лягушатнику счет: в битве при Павии довелось ему увидеть войско свое разгромленным, цвет своей аристократии – перебитым, а у собственного своего августейшего горла – острие шпаги Хуана де Урбьеты, известного еще под именем Эрнани.
Наступила тишина. Алатристе невозмутимо ждал, что еще хорошенького ему скажут. Это взял на себя один из гусманов.
– Вчера нам объявили о поединке двое очень самовлюбленных таких фламандских дворянчиков… Вероятно, наш аркебузир ухлопал кого-то из их друзей, не вовремя высунувшего нос из траншеи. Встреча в чистом поле – час времени, по пять с каждой стороны, оружие – два пистолета и шпага… Разумеется, если мы поднимем перчатку.
– Нет вопроса, – откликнулся второй.
– Вызвались идти итальянцы из Латарского полка, однако есть мнение, что выставить с нашей стороны следует только испанцев.
– Само собой, – добавил второй.
Алатристе медленно обвел их взглядом. Первому было, вероятно, лет тридцать – о знатном происхождении красноречиво свидетельствовали покрой и доброта его платья, да и шпага висела на сафьяновой, шитой золотом портупее. Война войной, однако же время холить и завивать усы у него находилось.
Он был высокомерен и неприветлив. Второй – пошире в плечах, пониже ростом, помоложе годами – был одет на итальянский манер: короткий бархатный колет с разрезными рукавами, отделанная брюссельскими кружевами пелерина. Красные перевязи у обоих украшены золочеными кистями, сапоги со шпорами – хорошей кожи, не чета тем, которые так внятно просили каши на ногах у Алатристе. Ясное дело: эти двое пользуются милостями дона Педро, а тот в свою очередь через них упрочивает свое влияние в Брюсселе и в Мадриде; как ласковы, учтивы и обходительны они друг с другом: еще бы – эти псы из одной своры. Первого звали, кажется, дон Карлос дель Арко, родом из Бургоса, сын маркиза или кого-то в этом роде. Говорят, не трус. Он и нарушил молчание:
– Дон Луис де Бобадилья. И я. Это – двое. Нужны еще трое бойцов не робкого десятка.

[Wladimir]

Артуро-Перес Реверте
Испанская ярость (фрагмент)
Перевод А. Богдановского
Часть 2

– Один, – вмешался Идьякес. – Я решил отрядить с вами Педро Мартина из роты Гомеса Коломы. Четвертым будет Эгилус из роты капитана Торральбы.
– Отличная компания собирается. Накормим голландцев до отвала! – вновь подал голос первый гусман.
Алатристе снес эту похвальбу не поморщившись. Он знал и Мартина, и Эгилуса – оба старые солдаты, не подведут, когда придется схлестнуться с голландцами или кого там выставит противник. Не подведут, не подкачают, лицом в грязь не ударят.
– Пойдете пятым, – бросил ему дон Карлос.
Алатристе, оставаясь неподвижным – левая рука сжимает навершие эфеса, правая держит шляпу, – сдвинул брови. Ему не понравился тон, которым этот дворянчик говорил о его участии в дуэли как о деле решенном, тем паче что это был не офицер, а так, не пришей кобыле хвост, одно слово – гусман.
В равной степени не нравились ему и золоченые кисточки на красной перевязи, и самодовольная нагловатость, столь присущая тем, у кого в кармане не переводятся золотые кружочки с Филипповым профилем, а в Бургосе остался папаша-маркиз. Еще не нравилось, что непосредственный его начальник капитан Брагадо как воды в рот набрал. Ротный, обладая всеми качествами доблестного воина, непостижимым образом умел сочетать их с тонкой дипломатичностью, благодаря чему и поднялся по служебной лестнице. Но Диего Алатристе и Тенорио не желал получать приказы от высокомерных вертопрахов, даже если те на словах – а хоть бы и на деле! – настоящие сорвиголовы, даже если они пьют вино из хрустальных бокалов в полковничьем шатре. Всего этого хватило, чтобы помедлить с утвердительным ответом, и промедление это было замечено доном Карлосом и истолковано превратно:
– Но, конечно, если кишка тонка, – сказал он с оттенком пренебрежения, – тогда…
И с намерением оборвал речь, победно оглядывая присутствующих. На лице у его товарища заиграла улыбка.
Не обращая внимания на предостерегающие взгляды капитана Брагадо, Алатристе выпустил эфес и принялся поглаживать усы: это был способ – и не хуже любого другого – унять и сдержать заклокотавшую ярость, горячей волной плеснувшую из живота в грудь и заставившую кровь в висках застучать медленно и ритмично. Ледяной взгляд он упер в лицо дона Карлоса, а потом – в лицо дона Луиса. Молчание затянулось настолько, что дон Педро, все это время стоявший спиной, как если бы его ничего не касалось, обернулся к Алатристе.
Но тот смотрел на Кармело Брагадо.
– Если я правильно понял, это ваш приказ, господин капитан?
Брагадо, ничего не отвечая, стал чесать в затылке и перевел глаза на Идьякеса, который был готов испепелить обоих гусманов яростным взглядом. В этот миг заговорил – причем с нескрываемой досадой – сам полковник:
– В делах чести приказов не отдают. В делах чести каждый поступает так, как велит ему совесть и забота о добром имени.
При этих словах Алатристе побледнел и, отдернув руку от усов, медленно положил ее на рукоять шпаги. Взгляд Брагадо принял выражение умоляющее: вытянуть клинок из ножен хотя бы на дюйм значило в самом буквальном смысле сунуть голову в петлю.
Алатристе, однако, дюйма казалось мало – с полнейшим хладнокровием он прикидывал, хватит ли ему времени, проткнув выпадом дона Педро, обернуться к гусманам. И выходило, что прежде чем Идьякес и Брагадо прикончат его самого, как собаку, он успевает разделаться с доном Луисом или с доном Карлосом, желательно бы, конечно, – со вторым.
Идьякес, явно огорченный, прочистил горло кашлем. По чину и положению только он мог противоречить Петлеплёту. Его знакомство с Алатристе началось двадцать с чем-то лет назад, в Амьене, когда они – мальчик и юноша с едва пробивающимися усами – в составе роты капитана Диего де Вильялобоса ворвались на бастион Монтрекур и дрались там четыре часа, захватив неприятельские пушки и перебив до последнего человека восьмисотенный французский гарнизон. Ну и своих положили там человек семьдесят. Черт возьми, недурной расклад – взять за свою жизнь одиннадцать вражеских, да еще тридцать, если арифметика не врет, получить в придачу бесплатно.
– При всем моем уважении… – начал он. – Я обязан сказать, что Диего Алатристе – старый солдат… Все знают, что репутация у него незапятнанная… И я уверен, что…
Дон Педро прервал его резким взмахом руки:
– Репутация – это не бессрочная аренда!
– Диего Алатристе – отважный солдат… – устыдясь долгого молчания, подал наконец голос капитан Брагадо.
Полковник и ему не дал договорить:
– Отважный солдат, а в моем полку таких – хоть отбавляй, дал бы отрубить себе руку, чтобы завтра быть у ворот Больдуке.
Алатристе взглянул ему прямо в глаза и ответил медленно и тихо – тоном, который был холоден и сух, как подрагивавший под пальцами клинок:
– Мне нужны обе руки, чтобы исполнять свой долг перед королем, который мне за это платит… время от времени. – Он помолчал, и молчание это показалось бесконечным. – Что же касается чести моей, совести, доброго имени, то пусть они вас больше не тревожат. Потому что я сам о них позабочусь, и для этого мне подобные поединки, равно как и нравоучения, – без надобности.
Дон Педро смотрел на Алатристе так, словно хотел запомнить его на всю жизнь. Было ясно, что он мысленно перебирает в голове все, что сейчас прозвучало, ища слово, оттенок смысла, интонацию, любую зацепку, которая позволила бы ему отдать распоряжение о казни. Замысел был до того очевиден, что Алатристе осторожно, скрывая это движение шляпой, повел левую руку за спину, поближе к рукояти кинжала. «Чуть что, – думал он с невозмутимой покорностью судьбе, – клинок ему в глотку, потом – за шпагу, а уж там – как Бог захочет. Или дьявол».
– Пусть отправляется в свой окоп, – вымолвил наконец Петлеплёт.
Можно было не сомневаться, что еще свежее воспоминание о недавнем мятеже смиряло его природное пристрастие к хорошо намыленной пеньке.
Идьякес и Брагадо, от которых не укрылись эволюции Алатристе, вздохнули с явным и немалым облегчением. Сам же он, стараясь не показать, что и ему это чувство отнюдь не чуждо, почтительно склонил голову, сделал полуоборот налево и вышел из шатра на свежий воздух. Караул несли немцы-алебардщики, которые, сложись все иначе, могли бы вести его сейчас к ближайшему дереву. Он остановился и на мгновение застыл, с особенной отрадой взирая на солнце, уже почти коснувшееся линии горизонта, ибо знал, что наутро увидит и восход. Потом надел шляпу и двинулся к траншеям, наползавшим на бастион «Кладбище».

[Wladimir]

И для удобства сравнения двух переводов.

---

Артуро-Перес Реверте Солнце Бреды (фрагмент) Перевод Wladimir’а Часть 1

Артуро-Перес Реверте Испанская ярость (фрагмент) Перевод А. Богдановского Часть 1

---

Тогда же, в один из дней, Капитан Алатристе получил приказ явиться в штабной шатёр полковника дона Педро де ла Дага. Он прибыл туда, когда солнце уже клонилось к плоскому горизонту. Огороженная дамбами пойма окрасилась багряными лучами заходящего солнца. Вдали виднелись чёткие силуэты ветряных мельниц и рощицы, тянувшиеся вдоль болот на северо-востоке. По такому случаю Алатристе постарался привести себя в порядок: надел колет из бычьей кожи, скрывавший латанную-перелатанную рубаху, ещё раз почистил и без того сверкавшее блеском оружие, смазал жиром портупею. Он вошёл в шатёр, держа в одной руке свою видавшую виды шляпу и положив другую на эфес шпаги. Не произнеся ни слова, застыл по стойке смирно, ожидая, когда дон Педро де ла Дага, беседовавший с офицерами, среди которых был и капитан Брагадо, удостоит его своим вниманием. - А вот и он – сказал дон Педро.

И примерно в те же дни капитана Алатристе вызвали в шатер дона Педро. Дело было к вечеру, солнце уже клонилось к западу, заливая розовым кромку плотин, за которыми виднелись силуэты ветряных мельниц и тянулись на северо-восток рощи. Для такого случая Алатристе привел себя по возможности в порядок: прикрыл нагрудником из буйволовой кожи драную сорочку, с особым тщанием вычистил оружие, насалил портупею и прочую ременную сбрую. Он ступил под откинутый полог шатра: в одной руке – потрепанная шляпа, другая придерживает шпагу – и стал навытяжку, не произнося ни слова и ожидая, когда дон Педро де ла Амба, беседовавший со своими офицерами, среди которых был и капитан Брагадо, соблаговолит обратить на него внимание. – Ага, вот он самый и есть, – сказал полковник.

---

При этих словах Алатристе не выказал ни малейшего любопытства, ни беспокойства, однако от его внимательного взгляда не ускользнула еле заметная ободряющая улыбка, которую Брагадо адресовал ему из-за спины полковника. Кроме дона Педро в шатре было ещё четверо, и всех он знал в лицо: дон Эрнан Торальба, капитан другой роты, начальник штаба Идьакес, а также два молодых дворянина из так называемых гусманов - молодых аристократов, околачивающихся при штабе. Эти служили не ради денег, а ради славы или, что вернее, ради репутации боевых офицеров, чтобы по возвращению в Испанию, используя дружеские и семейные связи, устроиться на тёплое местечко. Офицеры вели беседу, держа в руках хрустальные бокалы с вином, бутылки которого стояли тут же на заваленном штабными картами и книгами столе. Хрустальных бокалов Алатристе не видел со времени взятия и разграбления Аудкерка. “Пастухам – привал, овечке – вертел, - вспомнилась Алатристе старая присказка. – Не к добру всё это. Тем более, “привал” ещё и с вином”.

Алатристе не выказал при столь странном приеме ни тревоги, ни любопытства, хотя его приметливый взгляд не оставил без внимания успокаивающую улыбку Брагадо, посланную ему из-за плеча дона Педро. В палатке было еще четверо офицеров, и всех он знал, по крайней мере, в лицо: дон Эрнан Торральба, командовавший одной из рот; начальник штаба Идьякес и еще двое молодых людей – гусманов, как именовали в ту пору юных аристократов или родовитых дворян, жалованья не получавших и служивших ради славы или – что чаще случалось – чтобы завоевать репутацию перед возвращением в Испанию, где благодаря дружеским или семейным связям ожидало их теплое и покойное место. На столе, рядом с книгами и картами, стояло несколько бутылок: присутствующие пили вино – причем из хрустальных бокалов. Со дня взятия Аудкерка Алатристе не держал в руках такой посуды. «Пастухам – ужин, да и не всухомятку, а овечке – вертел», – кстати вспомнилось ему любимое присловье.

---

- Не хотите выпить? Живодёр скривился в подобии любезной улыбки, широким жестом указав на бутылки и бокалы. - Десертный “Педро Хименес”, - добавил он, – только что из Малаги. Алатристе незаметно сглотнул слюну. В обед он и его товарищи угощались хлебом с постным маслом (судя по вкусу, видимо, из репы), запивая это грязной водой, - обычные окопные деликатесы. “Да, каждому своё, - подумал Алатристе. – Пожалуй, панибратство тут будет ни к чему. Гусь свинье не товарищ”. - С Вашего позволения, как-нибудь в другой раз, Ваше превосходительство – сказал он. Говоря это, он вытянулся, чтобы его слова не прозвучали непочтительно. Полковник удивлённо поднял брови, но тут же повернулся к нему спиной, как бы возвращаясь к изучению карт на столе. Молодые хлыщи с любопытством разглядывали Алатристе с головы до ног. Что касается Кармело Брагадо, который вместе с капитаном Торральбой скромно стоял за спиной начальства, то его улыбка сначала стала шире, но тут же погасла, едва слово взял начальник штаба. Рамиро Идьякес был старым служакой, с седеющими усами и совсем седой коротко стриженной головой. На носу у него был шрам, который на самом кончике, казалось, делил его пополам. То была память о взятии и разграблении Кале, что случилось в самом конце прошлого века, в царствование нашего славного короля Филиппа Второго.

– Хотите глоточек? Петлеплёт, скривив губы, что долженствовало означать любезную улыбку, изящным движением указал на бутылки и бокалы. – Только что доставили из Малаги. Выдержанный «Педро Хименес». Алатристе сглотнул, постаравшись, чтобы это осталось незамеченным. В полдень он, как и весь взвод, ел хлеб, сдабривая его маслом, надавленным не то из репы, не то еще из каких корнеплодов, и запивая грязноватой водицей, – обычное окопное угощение. Каждый сверчок знай свой шесток, вздохнул он про себя. Вышестоящие тебя сторонятся, ну и ты к ним не тянись. – Если позволите, господин полковник, как-нибудь в другой раз. Он постарался, не теряя почтительности, произнести эти слова так, чтобы ясна была причина отказа. И дон Педро изогнул бровь и через мгновение повернулся к Алатристе спиной, сделав вид, будто углубился в изучение расстеленных на столе карт. Гусманы, не скрывая любопытства, разглядывали дерзкого солдата сверху донизу. А улыбка на устах Кармело Брагадо, который вместе с капитаном Торральбой был здесь фигурой второстепенной, обозначилась яснее, однако исчезла, как только заговорил Рамиро Идьякес – старый служака с седеющими усами и совсем уже белой, коротко остриженной головой. Шрам, аккуратно деливший кончик его носа пополам, был памятью о том, как на исходе прошлого века, в царствование славного нашего государя Филиппа Второго взяли приступом и разграбили Кале.

---

- Нам прислали вызов, – сказал он резким командным голосом, которым имел обыкновение изъясняться и вне строя. – Завтра утром. Пять на пять, у ворот Больдюке. В те времена это было в порядке вещей. Не довольствуясь обычным течением войны, противники иногда устраивали такие вот бои, соревнуясь в браваде и бахвальстве, в которых на кон ставилась честь полка, а то и страны. Помнится, во времена императора Карла Великого, тот, на потеху всей Европе, вызвал на поединок своего противника Франциска I, но француз, после долгих колебаний, вызов отклонил. Но всё же, История предъявила свой счёт лягушатнику, когда в битве при Павии ему пришлось наблюдать разгром своего войска, состоявшего из цвета французского дворянства, а сам он выбитый из седла, вынужден был сдаться в плен, когда Хуан де Урбьета из Эрнани, приставил ему шпагу к горлу.

– Прислали вызов. – Привычный к командам голос его и вне строя звучал грубовато и отрывисто. – Завтра утром. Пять на пять. У ворот Больдуке. В те времена подобное было в ходу. Не довольствуясь обычными и общими для всех приливами и отливами военного противостояния, удальцы из обоих станов устраивали этакие вот единоборства, памятуя, однако, что по их личной отваге и задору судить будут если не обо всей стране, то уж о полку – точно. Еще блаженной памяти император Карл для умиротворения Европы приглашал сразиться один на один своего врага Франциска Первого, но тот после долгих экивоков и уверток вызов не принял. История, тем не менее, выписала лягушатнику счет: в битве при Павии довелось ему увидеть войско свое разгромленным, цвет своей аристократии – перебитым, а у собственного своего августейшего горла – острие шпаги Хуана де Урбьеты, известного еще под именем Эрнани.

---

Повисла небольшая пауза. Алатристе, сохраняя невозмутимый вид, ждал, что ещё ему соизволят сообщить. Наконец, заговорил один из молодых франтов. - Вчера этот вызов громко, с большой помпой, огласили два самодовольных голландских джентльмена из Бреды… По-видимому, кто-то из наших солдат подстрелил какую-то важную шишку в их окопах. Они предлагают поединок в чистом поле: времени на всё – час, пять на пять, каждый с двумя пистолетами и шпагой. Мы, разумеется, вызов приняли. - Разумеется, – повторил второй хлыщ. - Итальянцы из Латарского полка предлагают послать кого-нибудь из них, но было принято решение, что идти должны испанцы. - А кто же ещё, – поддакнул второй. Алатристе медленно смерил их взглядом. Первому, тому, кто говорил, было, наверное, лет тридцать, его одежда выдавала знатное происхождение: сафьяновая портупея шпаги из толедской стали была обшита золотом. Несмотря на походные условия, усы у него были изящно закручены. Вид у него был угрюмый и высокомерный. Второй был помоложе, ниже ростом, но пошире в плечах; одет он был на итальянский манер: бархатный колет с атласными вставками, на плечи была накинута шикарная пелерина с брюссельскими кружевами. На красных перевязях у обоих красовались золочёные кисти, на ногах - сапоги из хорошей кожи и со шпорами. Да, не то, что у Алатристе: его сапоги до того прохудились, что приходилось ступни заворачивать в тряпки, чтобы не выглядывали голые пальцы. Оба, наверняка, пользовались особым расположением полковника, который в свою очередь через них налаживал связи в Брюсселе и Мадриде. Не зря же они так любезны друг с другом - сразу видно: одного поля ягодки. По имени он знал только первого: дон Карлос дель Арко, родом из Бургоса, сын какого-то маркиза или что-то вроде этого. Он видел его пару раз в бою, и тот выглядел молодцом. - Дон Луис де Бобадилья и я – это двое, – продолжил тот. – Нам не хватает ещё трёх смельчаков, чтобы набрать команду.

Наступила тишина. Алатристе невозмутимо ждал, что еще хорошенького ему скажут. Это взял на себя один из гусманов. – Вчера нам объявили о поединке двое очень самовлюбленных таких фламандских дворянчиков… Вероятно, наш аркебузир ухлопал кого-то из их друзей, не вовремя высунувшего нос из траншеи. Встреча в чистом поле – час времени, по пять с каждой стороны, оружие – два пистолета и шпага… Разумеется, если мы поднимем перчатку. – Нет вопроса, – откликнулся второй. – Вызвались идти итальянцы из Латарского полка, однако есть мнение, что выставить с нашей стороны следует только испанцев. – Само собой, – добавил второй. Алатристе медленно обвел их взглядом. Первому было, вероятно, лет тридцать – о знатном происхождении красноречиво свидетельствовали покрой и доброта его платья, да и шпага висела на сафьяновой, шитой золотом портупее. Война войной, однако же время холить и завивать усы у него находилось. Он был высокомерен и неприветлив. Второй – пошире в плечах, пониже ростом, помоложе годами – был одет на итальянский манер: короткий бархатный колет с разрезными рукавами, отделанная брюссельскими кружевами пелерина. Красные перевязи у обоих украшены золочеными кистями, сапоги со шпорами – хорошей кожи, не чета тем, которые так внятно просили каши на ногах у Алатристе. Ясное дело: эти двое пользуются милостями дона Педро, а тот в свою очередь через них упрочивает свое влияние в Брюсселе и в Мадриде; как ласковы, учтивы и обходительны они друг с другом: еще бы – эти псы из одной своры. Первого звали, кажется, дон Карлос дель Арко, родом из Бургоса, сын маркиза или кого-то в этом роде. Говорят, не трус. Он и нарушил молчание: – Дон Луис де Бобадилья. И я. Это – двое. Нужны еще трое бойцов не робкого десятка.

[Wladimir]

---

Артуро-Перес Реверте Солнце Бреды (фрагмент) Перевод Wladimir’а Часть 2

Артуро-Перес Реверте Испанская ярость (фрагмент) Перевод А. Богдановского Часть 2

---

- Только одного, – поправил начальник штаба Идьякес. – Я думаю добавить к этим господам Педро Мартина, храбреца из роты капитана Гомеса Коломы. А четвёртым, возможно, будет Эгилус из роты дона Эрнана Торальбы. - Хорошая команда, чтобы задать жару голландцам, – заметил дон Карлос. Алатристе выслушал всё это молча. Он знал Мартина и Эгилиса – оба опытные, надёжные солдаты, эти не подведут, когда дойдёт до дела. Ни один, ни другой точно обедни не испортит. - Вы будете пятым, – заключил дон Карлос дель Арко. Алатристе нахмурился. Он по-прежнему стоял, не двигаясь, держа в одной руке шляпу, другая рука - на эфесе шпаги. Ему не нравился тон этого аристократишки и то, как он уже всё решил с его участием. В особенности потому, что тот был всё же не офицером, а так, не понятно кем. Не нравились ему и золочёные кисти на его красной перевязи, а также самодовольный вид этого маркизова сынка с тугим кошельком. Не нравилось ему также и то, что его непосредственный командир, капитан Брагадо, молчал, как будто воды в рот набрал. Брагадо был хорошим воякой и, к тому же, имел дипломатическую жилку, что и позволило ему сделать карьеру. Но Диего Алатристе и Тенорио не нравилось получать приказы от заносчивых хлыщей, какими бы героями они себя ни выставляли, – а хоть бы и были на самом деле, - даже если те пьют из хрустальных бокалов с самим полковником. Поэтому, хотя Алатристе был, пожалуй, и не против такого предложения, он медлил с ответом. Дель Арко истолковал это по-своему. - Разумеется, - сказал он презрительно, – если Вы считаете дело слишком рискованным… Он многозначительно оглядел присутствующих, а его товарищ заулыбался.

– Один, – вмешался Идьякес. – Я решил отрядить с вами Педро Мартина из роты Гомеса Коломы. Четвертым будет Эгилус из роты капитана Торральбы. – Отличная компания собирается. Накормим голландцев до отвала! – вновь подал голос первый гусман. Алатристе снес эту похвальбу не поморщившись. Он знал и Мартина, и Эгилуса – оба старые солдаты, не подведут, когда придется схлестнуться с голландцами или кого там выставит противник. Не подведут, не подкачают, лицом в грязь не ударят. – Пойдете пятым, – бросил ему дон Карлос. Алатристе, оставаясь неподвижным – левая рука сжимает навершие эфеса, правая держит шляпу, – сдвинул брови. Ему не понравился тон, которым этот дворянчик говорил о его участии в дуэли как о деле решенном, тем паче что это был не офицер, а так, не пришей кобыле хвост, одно слово – гусман. В равной степени не нравились ему и золоченые кисточки на красной перевязи, и самодовольная нагловатость, столь присущая тем, у кого в кармане не переводятся золотые кружочки с Филипповым профилем, а в Бургосе остался папаша-маркиз. Еще не нравилось, что непосредственный его начальник капитан Брагадо как воды в рот набрал. Ротный, обладая всеми качествами доблестного воина, непостижимым образом умел сочетать их с тонкой дипломатичностью, благодаря чему и поднялся по служебной лестнице. Но Диего Алатристе и Тенорио не желал получать приказы от высокомерных вертопрахов, даже если те на словах – а хоть бы и на деле! – настоящие сорвиголовы, даже если они пьют вино из хрустальных бокалов в полковничьем шатре. Всего этого хватило, чтобы помедлить с утвердительным ответом, и промедление это было замечено доном Карлосом и истолковано превратно: – Но, конечно, если кишка тонка, – сказал он с оттенком пренебрежения, – тогда… И с намерением оборвал речь, победно оглядывая присутствующих. На лице у его товарища заиграла улыбка.

---

Алатристе, не обращая внимания на предостерегающие взгляды капитана Брагадо из-за спин начальства, снял руку с эфеса шпаги и медленно погладил усы, стараясь унять приступ охватившей его ярости, от которой медленно и ритмично застучала в висках кровь. Он пристально посмотрел сначала на одного франта, потом на другого. Так как молчание затянулось, полковник, склонившийся над картами, и всем своим видом показывавший, что всё происходящее его не касается, обернулся и взглянул на него. Но Алатристе уже повернулся к Кармело Брагадо. - Я так понимаю, что это Ваш приказ, господин капитан? Брагадо медленно почесал затылок и взглянул на начальника штаба, который с яростью смотрел на молодых франтов. Но тут взял слово сам дон Педро де ла Дага: - В таких делах действуют не по приказам, – сказал он с явной досадой. – Тут каждый поступает так, как ему велит честь. Алатристе при этих словах побледнел, а его правая рука снова сжала эфес шпаги. Брагадо умоляюще посмотрел на него: вынуть шпагу из ножен хотя бы на дюйм значило сунуть голову в петлю.

Не обращая внимания на предостерегающие взгляды капитана Брагадо, Алатристе выпустил эфес и принялся поглаживать усы: это был способ – и не хуже любого другого – унять и сдержать заклокотавшую ярость, горячей волной плеснувшую из живота в грудь и заставившую кровь в висках застучать медленно и ритмично. Ледяной взгляд он упер в лицо дона Карлоса, а потом – в лицо дона Луиса. Молчание затянулось настолько, что дон Педро, все это время стоявший спиной, как если бы его ничего не касалось, обернулся к Алатристе. Но тот смотрел на Кармело Брагадо. – Если я правильно понял, это ваш приказ, господин капитан? Брагадо, ничего не отвечая, стал чесать в затылке и перевел глаза на Идьякеса, который был готов испепелить обоих гусманов яростным взглядом. В этот миг заговорил – причем с нескрываемой досадой – сам полковник: – В делах чести приказов не отдают. В делах чести каждый поступает так, как велит ему совесть и забота о добром имени. При этих словах Алатристе побледнел и, отдернув руку от усов, медленно положил ее на рукоять шпаги. Взгляд Брагадо принял выражение умоляющее: вытянуть клинок из ножен хотя бы на дюйм значило в самом буквальном смысле сунуть голову в петлю.

---

Но Алатристе сейчас занимали совсем другие мысли. Он уже хладнокровно просчитывал свои действия: успеет ли он, нанеся удар полковнику, повернуться лицом к этим хлыщам. Возможно, он успеет проткнуть одного из них – лучше бы, конечно, этого Карлоса дель Арко, – прежде, чем его самого прикончат как собаку Идьякес и Брагадо. Начальник штаба прокашлялся, он был явно раздосадован. Только ему, по званию и по должности, дозволялось возражать Живодёру. Он знал Алатристе ещё с тех пор, как более двадцати лет назад, когда тот был ещё совсем мальчишкой, а сам он юношей с едва пробивавшимися усами, в Амьене совершили они в составе роты капитана дона Диего де Вильялобоса вылазку из равелина Монтрекурт, и за четыре часа, прорвавшись через вражеские артиллерийские позиции, в рукопашной перебили восемьсот французов в их окопах, потеряв при этом семьдесят своих товарищей. Неплохой баланс, чёрт побери: одиннадцать лягушатников на брата и ещё тридцать в придачу, если я ещё помню арифметику. - При всём уважении к Вашему превосходительству, – сказал Идьякес, – должен сказать, что Алатристе - старый солдат. Всем известна его незапятнанная репутация. Я уверен, что… Полковник раздражённо махнул рукой. - Репутация не даётся пожизненно. - Диего Алатристе – хороший солдат, – рискнул, наконец, вставить слово и капитан Брагадо, очевидно устыдившись своего молчания. Дон Педро прервал его, снова махнув рукой. - Любой хороший солдат, - а в моём полку таких не мало, – дал бы руку на отсечение, чтобы только оказаться завтра у ворот Больдюке.

Алатристе, однако, дюйма казалось мало – с полнейшим хладнокровием он прикидывал, хватит ли ему времени, проткнув выпадом дона Педро, обернуться к гусманам. И выходило, что прежде чем Идьякес и Брагадо прикончат его самого, как собаку, он успевает разделаться с доном Луисом или с доном Карлосом, желательно бы, конечно, – со вторым. Идьякес, явно огорченный, прочистил горло кашлем. По чину и положению только он мог противоречить Петлеплёту. Его знакомство с Алатристе началось двадцать с чем-то лет назад, в Амьене, когда они – мальчик и юноша с едва пробивающимися усами – в составе роты капитана Диего де Вильялобоса ворвались на бастион Монтрекур и дрались там четыре часа, захватив неприятельские пушки и перебив до последнего человека восьмисотенный французский гарнизон. Ну и своих положили там человек семьдесят. Черт возьми, недурной расклад – взять за свою жизнь одиннадцать вражеских, да еще тридцать, если арифметика не врет, получить в придачу бесплатно. – При всем моем уважении… – начал он. – Я обязан сказать, что Диего Алатристе – старый солдат… Все знают, что репутация у него незапятнанная… И я уверен, что… Дон Педро прервал его резким взмахом руки: – Репутация – это не бессрочная аренда! – Диего Алатристе – отважный солдат… – устыдясь долгого молчания, подал наконец голос капитан Брагадо. Полковник и ему не дал договорить: – Отважный солдат, а в моем полку таких – хоть отбавляй, дал бы отрубить себе руку, чтобы завтра быть у ворот Больдуке.

---

Диего Алатристе посмотрел полковнику прямо в глаза. Не громко, медленно, бесстрастным голосом, от которого повеяло холодом клинка, что сжимали его пальцы, он произнёс: - Обе мои руки мне нужны, чтобы выполнять свой долг перед королём, который мне платит,… когда платит. – Он замолчал, и эта пауза показалась бесконечно долгой. – А что касается моей чести и моей репутации, то можете о них не беспокоиться, Ваше превосходительство. Я сам о них позабочусь, и для этого я не нуждаюсь ни в каких поединках и ни в чьих-либо нравоучениях. Полковник уставился на него, как будто хотел запомнить на всю жизнь. Было видно, что он мысленно повторяет всё, что только что услышал, чтобы найти слово, интонацию или двойной смысл – хоть что-нибудь, что позволило бы ему отдать приказ набросить петлю на ближайшее дерево. Это было так очевидно, что Алатристе, как будто невзначай, положил руку со шляпой на левое бедро, поближе к рукоятке своего кинжала. “Если что, - думал он со спокойным безразличием, – кинжал ему в глотку, потом выхватываю шпагу, а там как Бог даст. Или дьявол”.

Алатристе взглянул ему прямо в глаза и ответил медленно и тихо – тоном, который был холоден и сух, как подрагивавший под пальцами клинок: – Мне нужны обе руки, чтобы исполнять свой долг перед королем, который мне за это платит… время от времени. – Он помолчал, и молчание это показалось бесконечным. – Что же касается чести моей, совести, доброго имени, то пусть они вас больше не тревожат. Потому что я сам о них позабочусь, и для этого мне подобные поединки, равно как и нравоучения, – без надобности. Дон Педро смотрел на Алатристе так, словно хотел запомнить его на всю жизнь. Было ясно, что он мысленно перебирает в голове все, что сейчас прозвучало, ища слово, оттенок смысла, интонацию, любую зацепку, которая позволила бы ему отдать распоряжение о казни. Замысел был до того очевиден, что Алатристе осторожно, скрывая это движение шляпой, повел левую руку за спину, поближе к рукояти кинжала. «Чуть что, – думал он с невозмутимой покорностью судьбе, – клинок ему в глотку, потом – за шпагу, а уж там – как Бог захочет. Или дьявол».

---

- Пусть возвращается в свой окоп, – произнёс наконец Живодёр. Без сомнения, воспоминание о недавнем бунте охладило его пристрастие к петельным экзерсисам. Брагадо и Идьякес, от которых не ускользнуло движение Алатристе, вздохнули с облегчением. Стараясь не выдать, что и у него гора с плеч свалилась, Алатристе почтительно поклонился, развернулся и вышел из шатра. Оказавшись на свежем воздухе, он огляделся и, увидев немецких стражников, подумал, что повернись всё немного по-другому, могли бы они сейчас вести его прямиком к ближайшему суку. Не двигаясь, смотрел он на солнце, уже почти коснувшееся горизонта за плотинами, и его переполняла радостью мысль, что завтра увидит и его восход. Затем надел шляпу и зашагал по направлению к брустверам, ведущим к равелину Сементерио.

– Пусть отправляется в свой окоп, – вымолвил наконец Петлеплёт. Можно было не сомневаться, что еще свежее воспоминание о недавнем мятеже смиряло его природное пристрастие к хорошо намыленной пеньке. Идьякес и Брагадо, от которых не укрылись эволюции Алатристе, вздохнули с явным и немалым облегчением. Сам же он, стараясь не показать, что и ему это чувство отнюдь не чуждо, почтительно склонил голову, сделал полуоборот налево и вышел из шатра на свежий воздух. Караул несли немцы-алебардщики, которые, сложись все иначе, могли бы вести его сейчас к ближайшему дереву. Он остановился и на мгновение застыл, с особенной отрадой взирая на солнце, уже почти коснувшееся линии горизонта, ибо знал, что наутро увидит и восход. Потом надел шляпу и двинулся к траншеям, наползавшим на бастион «Кладбище».

[Константин Лакшин]

постным маслом (судя по вкусу, видимо, из репы)

А почему не (просто) репейное, т. е. как бы не предназначенное для желудка?

У меня вообще с ботаникой плохо, и, вероятно, оно на самом деле не «репейное», а какое-то еще, но смысл, насколько я понимаю, в том, что «не пищевое» (оружейное), а пост(ность) тут и рядом не стояла.

[GroovyCat]

постным маслом (судя по вкусу, видимо, из репы)

А почему не (просто) репейное, т. е. как бы не предназначенное для желудка?

У меня вообще с ботаникой плохо, и, вероятно, оно на самом деле не «репейное», а какое-то еще, но смысл, насколько я понимаю, в том, что «не пищевое» (оружейное), а пост(ность) тут и рядом не стояла.

Насколько я понимаю, это рапсовое масло. По крайней мере так бы я подумала, если бы это был текст про сегодняшние реалии. Масло из репы мне как-то не нравится: по-моему, его и невозможно изготовить.

[Wladimir]

постным маслом (судя по вкусу, видимо, из репы)

А почему не (просто) репейное, т. е. как бы не предназначенное для желудка?
У меня вообще с ботаникой плохо, и, вероятно, оно на самом деле не «репейное», а какое-то еще, но смысл, насколько я понимаю, в том, что «не пищевое» (оружейное), а пост(ность) тут и рядом не стояла.

Насколько я понимаю, это рапсовое масло. По крайней мере так бы я подумала, если бы это был текст про сегодняшние реалии. Масло из репы мне как-то не нравится: по-моему, его и невозможно изготовить.

Константин Лакшин, GroovyCat:
Спасибо за внимание и комментарии.

Я тоже не знаток в этих вопросах. При переводе “aceite de nabo” я руководствовался словарями Lingvo:

nabo 1) брюква (Brassica napus) 2) мясистый корень (репы; моркови )
nabo 1) репа 2) корнеплод

А термин "постное масло” я употребил, потому что в русском языке слово “масло” обозначает и “сливочное масло”, и “растительное”, хотя это совершенно различные виды продуктов. В испанском же эти понятия обозначаются разными словами: “aceite” (растительное масло) и “mantequilla” (сливочное масло). У нас “растительное масло” в обиходе ещё называют “постным”.

Я думаю, что это всё же было пищевое масло (не техническое), но очень низкого качества (не оливковое, например).

Конечно, рапсовое масло было бы более уместным для потребления, так как это масло очень полезное:

Ученые назвали рапсовое масло «северным оливковым» маслом, так как оно по своим биохимическим свойствам не отстает от оливкового, а в отношении отдельных элементов даже превосходит его. Рапсовое масло содержит витамин Е и много ненасыщенных жирных кислот: полиненасыщенные кислоты (линолевая кислота — Омега 6, линоленовая кислота — Омега 3) и мононенасыщенные кислоты (олеиновая кислота — Омега 9).

Но тогда бы автор и написал бы, наверное, “aceite de colza”.

У репейного масла тоже есть совершенно определённый эквивалент в испанском — “aceite de bardana”.

В общем, видимо, это всё же было растительное масло из каких-то корнеплодов, типа репы или брюквы.

[GroovyCat]

Но тогда бы автор и написал бы, наверное, “aceite de colza”.

aceite de nabo (nabina) и aceite de colza мне попадались как синонимы - но в целом, я думаю, вы правы: суть в том, что это дешевое растительное масло. Вот масло из репы меня смущает: такой продукт действительно существует?

[Wladimir]

Но тогда бы автор и написал бы, наверное, “aceite de colza”.

aceite de nabo (nabina) и aceite de colza мне попадались как синонимы - но в целом, я думаю, вы правы: суть в том, что это дешевое растительное масло. Вот масло из репы меня смущает: такой продукт действительно существует?

Честно говоря, я точно не знаю, первый раз встретил такой термин и потому перевёл буквально (масло из репы). Но, если, как вы говорите "aceite de nabo (nabina) и aceite de colza" - это синонимы, то, конечно, надо перевести как "рапсовое масло". Такой продукт общеизвестен.

Спасибо за консультацию. Мне, конечно, надо было поискать это "aceite de nabos" в Интернете. Но А.Б. тут тоже не стал углубляться в детали. Таr что, мы оба заслужили, чтобы нас угостили маслом из репы. И можно без хлеба (как говорил Пятачок).

[Wladimir]

постным маслом (судя по вкусу, видимо, из репы)

А почему не (просто) репейное, т. е. как бы не предназначенное для желудка?
У меня вообще с ботаникой плохо, и, вероятно, оно на самом деле не «репейное», а какое-то еще, но смысл, насколько я понимаю, в том, что «не пищевое» (оружейное), а пост(ность) тут и рядом не стояла.

Константин, репейное масло делают не из репы, а из репейника.

Репейное масло производят из корней лопуха большого. Нам он больше известен как репейник - тот самый, цветки которого, созревая, образуют корзиночки с семенами.

Как вы понимаете, лопух большой и репа – это совсем не одно и то же. Хотя, возможно, на огороде они и могут рядом стоять (расти).

[selvek]

Растительное масло делают из семян репы ("aceite de nabina"), сурепки, горчицы и т.д. В детстве приходилось есть масло из сурепки - горчит. Прочие тоже горчат. Испанцы говорят, что aceite de nabos подчёркивает бедность или отсутствие еды.
В нете находим "Олія сира ріпакова, свиріпова чи гірчична".
Рапсовое, сурепное или горчичное сырое масло.
Трудно сказать, что надо использовать относительно бытующих реалий. Чтобы было понятно почти всем. Мне было бы понятно "Олія свиріпова". Ну так это 1 на 50000. Або коржики з кукурудзяного отбою.

[osoka]

Владимир, мне кажется, и Ваш, и Богдановского варианты хороши. А раз уж возник тут такой интерес к этому маслу, спросите в испанско-английском разделе Proz.com. Испанско-английских переводчиков очень много, они с удовольствием прольют масло свет на это дело, если это выражение на слуху и как-то отзывается в сердцах и умах носителей.

[selvek]

Владимир, мне кажется, и Ваш, и Богдановского варианты хороши. А раз уж возник тут такой интерес к этому маслу, спросите в испанско-английском разделе Proz.com. Испанско-английских переводчиков очень много, они с удовольствием прольют масло свет на это дело, если это выражение на слуху и как-то отзывается в сердцах и умах носителей.

Я уже спрашивал. Для них ситуация чётко ясна - бедность или жрать нечего.
Если бы он ел тюрю - да, не густо. Но понятно.

[LyoSHICK]

спросите в испанско-английском разделе Proz.com

Ну и на wordreference.com. Там тоже испано-английская ветка очень активная.
Впрочем, кого я учу...

[osoka]

Владимир, мне кажется, и Ваш, и Богдановского варианты хороши. А раз уж возник тут такой интерес к этому маслу, спросите в испанско-английском разделе Proz.com. Испанско-английских переводчиков очень много, они с удовольствием прольют масло свет на это дело, если это выражение на слуху и как-то отзывается в сердцах и умах носителей.

Я уже спрашивал. Для них ситуация чётко ясна - бедность или жрать нечего.
Если бы он ел тюрю - да, не густо. Но понятно.

Так а что это за масло конкретно, и часто ли так говорят, они не сказали?

[selvek]

Из семян репы ("aceite de nabina"). Знать знают, но не используют в готовке. Сейчас. Во время войны ели, говорят.
О сурепном масле не слышал и не видел его с тех голодных лет. А для кулинарии и технических целей сейчас выращивают рапсовое (аceite de colza). Идёт как добавка и т.д. Мы и не подозреваем о его наличии в пище.

[osoka]

Мне еще кажется, можно написать брюквенное масло. Теоретически эти навины могут ведь и семенами брюквы быть. А брюквенное масло действительно звучит устрашающе-бедняцки.

[Wladimir]

Растительное масло делают из семян репы ("aceite de nabina"), сурепки, горчицы и т.д. В детстве приходилось есть масло из сурепки - горчит. Прочие тоже горчат. Испанцы говорят, что aceite de nabos подчёркивает бедность или отсутствие еды.

Владимир, мне кажется, и Ваш, и Богдановского варианты хороши. А раз уж возник тут такой интерес к этому маслу, спросите в испанско-английском разделе Proz.com. Испанско-английских переводчиков очень много, они с удовольствием прольют масло свет на это дело, если это выражение на слуху и как-то отзывается в сердцах и умах носителей.

Я уже спрашивал. Для них ситуация чётко ясна - бедность или жрать нечего.
Если бы он ел тюрю - да, не густо. Но понятно.

Из семян репы ("aceite de nabina"). Знать знают, но не используют в готовке. Сейчас. Во время войны ели, говорят.
О сурепном масле не слышал и не видел его с тех голодных лет. А для кулинарии и технических целей сейчас выращивают рапсовое (аceite de colza). Идёт как добавка и т.д. Мы и не подозреваем о его наличии в пище.

Мне еще кажется, можно написать брюквенное масло. Теоретически эти навины могут ведь и семенами брюквы быть. А брюквенное масло действительно звучит устрашающе-бедняцки.

Selvek, Osoka, ¡muchas gracias!
Очень интересные и познавательные комментарии. Вообще-то, я считаю своим проколом то, что не выяснил сам всё как следует про это масло. Хотя, конечно, я понял, что оно там упомянуто специально, как признак очень скудного питания.
Получается, что рапсовое масло не очень подходит, так как оно более высокого качества (не зря же его называют оливковым маслом севера).

А брюквенное масло, да, - звучит устрашающе. В следующий раз обязательно так напишу.

[Wladimir]

Мне эти разговоры про масло напомнили одну историю, описанную в книге венгерской переводчицы Като Ломб. Она вспоминает, как в разговоре один японский бизнесмен, желая подчеркнуть, что в молодости он был очень беден, сказал, что тогда он часто питался одними крабами. Для переводчицы и присутствующих там её соотечественников крабы были признаком роскошной жизни. И она после небольшого колебания перевела, что он питался одной чечевичной похлёбкой.
Лично я не уверен, что она поступила правильно.

[osoka]

Получается, что рапсовое масло не очень подходит, так как оно более высокого качества (не зря же его называют оливковым маслом севера).

А брюквенное масло, да, - звучит устрашающе. В следующий раз обязательно так напишу.

Так nabo-то ведь означает и брюкву. И я на 80% уверена, что ее в первую очередь, а репу - во вторую. Вот задайте поиск по картинкам в "Гугле". Сколько там репы, а сколько брюквы? По-английски тоже так: turnip - это и брюква, и репа, просто брюква чаще встречается.

(Кстати, первый раз в жизни я этот корнеплод увидела года три назад на картине, изображающей ужин бедняков.)